Та продолжала укладывать вещи, стоя спиной к подруге.

— Видишь ли, меня посылают на одно задание... нет, не трудное, но довольно хлопотливое, — с заминкой объяснила она. — Это ещё не скоро, но велели быть готовой каждую минуту. Не расспрашивай, прошу тебя, я ничего не смогу тебе ответить.

— А я? — дрогнувшим голосом спросила Поля.

— Ты останешься в Москве, будешь заниматься в институте и сберегать от несчастий этот большой, хороший, немножко недостроенный дом. Словом, хозяйствуй, будь умница. Я очень рада, что рассеялись наконец твои ребячьи, но ужасные подозрения насчет отца.

Поля обошла стол и, приподняв её голову за подбородок, заглянула ей в глаза:

— Варька, ты изменила мне, хоть и клялась все, все на свете делить пополам. Это в тебе наверняка созревало давно, но ты молчала... Ты утаила, значит, обманула меня. Я знаю, куда ты едешь.

— Наоборот, Поля. Меня посылают в глубокий тыл.

— О, ты всегда говоришь только правду!.. Но ты не досказала, в чей именно тыл ты собралась. Итак, мы едем вместе.

Варя кусала губы именно с таким видом, как обычно люди сердятся на себя за выданный секрет.

— Подумай сама, Поля, как все это глупо... и давай немедленно прекратим этот разговор. Есть вещи, которые полагается понимать с полуслова.

— Ну, Варенька, каждый имеет право чем-нибудь отличаться от другого. Примирись, что у меня это отличие выражается в недостатках мышления. — Обеими руками она взяла её за плечи. — Но неужели же ты могла хоть на мгновение допустить, что у меня не хватило бы сил на то же самое... ты понимаешь, на что!

Затем последовал бурный взрыв отчаяния, причем все скопившиеся за день тучки обильным дождиком пролились через Полины глаза; только дети плачут такими крупными слезами. Варя терпеливо ждала окончания припадка, время от времени поглядывая на часы и не делая попытки остановить его; под конец Поля сама испуганно взглянула на нее сквозь мокрые сплетенные пальцы.

— Я терпеливо жду, когда ты кончишь, Поля, — с отрезвляющим спокойствием заговорила Варя. — Теперь рассуди, куда же ты годишься такая. Там нужно железо, да и то не всякое, а ты уже раскисла от обиды, что тебе не дают со смертью поиграть. Или ты полагаешь, что настоящая жизнь — состязание в безрассудстве, игра в опасный подвиг, бег наперегонки к братской могиле... и первый добежавший до нее — герой, так? От тебя требуется совсем другое, прежде всего: сознание важности отведенного тебе места, ясное понимание возложенного историей... пусть хоть маленького поручения. У тебя комсомольский билет под подушкой... думай о нем почаще — это научит тебя совершать большие дела. — Она накинула на плечи красивую клетчатую косынку, лучшую из своих вещей, надеваемую лишь в самые торжественные, хорошего настроения дни. — Так вот, слушай меня, Поля. Я уезжаю сегодня вечером... и теперь мне надо ещё уйти на часок. Чтобы не реветь тут в одиночку, пока не привыкнешь, не лучше ли тебе пересидеть у Натальи Сергеевны это время?.. пойдем, я тебя сведу к ней. Или справишься одна, как ты думаешь?

Соседка лежала в кровати третий день, и Поля это знала; обидное намеренье Вари оставить её под присмотром старших Поля приняла как заслуженное наказанье.

— Больше этого не будет, Варя. Ты уезжай спокойно, не бойся. Да, я справлюсь... — с опущенной головой сказала она.

— Вот так лучше. Теперь улыбнись... нет, и глазами тоже. Мой руки и садись обедать. В награду за послушание я дарю тебе свою любимую книгу, Бигль... я уже сделала надпись в ней: прочтешь потом. Это и мой тоже... только несостоявшийся маршрут. — Она вручила Поле иллюстрированное издание дарвиновского Путешествия натуралиста, пестревшее собственными Вариными пометками. — Кроме того, можешь взять письмо у себя из-под подушки.

— От мамы? — встрепенулась Поля.

— Нет, опять фронтовое.

... Ради воспитания воли и выдержки Поля взялась за Родионово письмо не раньше, чем навестила больную соседку. Она принесла Наталье Сергеевне воды из нижнего этажа, помогла умыться и стала прибирать комнату, неузнаваемо запущенную после отъезда внучки. Как ни тянуло, в тот вечер она воздержалась от наводящих вопросов о Грацианском, чтоб не получилось, будто ждет вознагражденья за услугу. Невеселый, оранжевый закат крался по стенке к детской кровати, и радиоточка дребезжала в коридоре.

— Вы зря затеяли весь этот переполох, — говорила соседка Поле, собиравшей с пола мотки и катушки из опрокинутой рабочей коробки. — Я отлично помню, что и где лежит в этом большом ящике. И вообще, несмотря на мои неминуемые возрастные недомогания, мне живется совсем неплохо.

— Ну, тогда пусть будет чуточку ещё лучше... ладно? — шутила Поля, невольно подражая Вариным интонациям старшинства. — Я представляю, как это скучно весь день лежать одной. Что у вас болит?

— О, ничего не болит! Просто маленький отдых от продолжительного ничегонеделанья, — очень естественно сказала соседка. — Нет, спасибо, я не хочу обедать. Товарищ Чернецова приносила мне чай утром... очень мило с её стороны. Надолго она уезжает?

— Пустяки, недели в две-три управится. — И вдруг сорвалось: — Хотите, я схожу за вашим знакомым из нижнего этажа? Видимо, он не знает, что вы больны...

Наталья Сергеевна сдержанно усмехнулась:

— Вы настойчивы, Поленька... но, право же, я ничего не смогу дополнительно рассказать о Грацианском. Мы встречались давно, и с тех пор совсем чужие люди... Кстати, я могла бы прибраться и сама, тем более что завтра я собираюсь подняться на ноги. Как-никак я боец санитарной обороны, а это для меня огромная честь!.. и мало ли что может случиться из-за моего отсутствия. — Она с нескрываемым удовлетворением назвала достигнутую ею должность на земле и потом с полминуты слушала доносившуюся из коридора радиоповесть о каком-то директоре прифронтового маслозавода, отразившем танковую атаку местными силами. — Что это вы намотали на голову себе в такую теплынь?

На деле же ничего на Поле не было: вопрос показывал лишь, как ухудшилось у Натальи Сергеевны зрение в последний месяц.

— Я Варин шарфик накинула на волосы, чтобы не пылились, — наспех придумала Поля.

— Как странно... почему он такой зеленый?..

— Варя вообще любит зеленое.

— Почему же вы сказали мне неправду, Поля? — замедленно спросила Наталья Сергеевна. — Ведь он желтый...

— Нет, он скорее в зеленцу ударяет!..

Поля ждала со страхом, что Наталья Сергеевна захочет взглянуть поближе, но та все поняла сама, потому что вдобавок ореол вкруг Полиной головы казался ей чуть радужным. Словно ничего не случилось, она ровным голосом стала рассказывать о внучке.

Выяснилось, что девочка вместе с другими ребятами отлично устроилась на Каме во дворце бывшего камского пароходчика; сам председатель районного исполнительного комитета привозил гостинцы маленьким беженкам и с татарским акцентом подтягивал им про московский каравай. Та же уехавшая к своему ребенку москвичка сообщала в письме, что Зоенька отлично свыклась с коллективом и совсем не помнит печальных обстоятельств расставания со своей бабушкой. И тут у старухи вырвалось со вздохом, что вот христиане целые библиотеки в роскошных переплетах написали в защиту детей, а только большевики взялись любой ценой оградить их будущее от последствий всечеловеческого неустройства.

— Нет-нет, я не только эвакуацию имею в виду, это всего легче... — заметила она вскользь на встречное Полино замечание, что опасно оставлять маленьких в полуосажденном городе. — Довольно горько открывать такие истины на склоне лет... когда, в сущности, уже нечего отдавать людям.

— Ну, не может быть такого положения, чтобы живому нечем было поделиться с живыми же!

— Вы правы, Поля... и потому мне в особенности следует торопиться. Спасибо, идите, отдыхайте... слишком ясный вечер предвещает беспокойную ночь. Я тоже постараюсь заснуть.

Смеркалось, когда Поля развернула Родионов треугольничек. Судя по почерку, письмо было закончено в три приема. На этот раз там содержались лишь обрывки солдатских мыслей и фронтовые факты, их породившие; сравнительно спокойный тон письма указывал на душевное здоровье автора, неотделимое от телесного в условиях жесточайшей войны. "Всё едем навстречу солнышку по русской земле... боюсь, что скоро и безрадостно с тобой увидимся, — иносказательно писал Родион. — Огрызнемся время от времени и снова катим радищевским маршрутом, только не в коляске, не с бубенцами валдайскими, а на борту трясучей железной коробки, так что все кругом доступно мне для обозрения.